ТМ
    
  АВТОРЫ  
  ТВОРЧЕСТВО  
  ПУБЛИКАЦИИ  
  О НАС  
  ПРОЕКТЫ  

Форум Творческой Мастерской graa.ru

Вы не вошли.

#1 2011-07-05 20:43:17

Фокс Рауди
Форменный маньяк ;-)
Место: Калининград
Регистрация: 2007-11-23
Кол-во сообщений: 6,126

Лондон. Как писать рассказы

[b:a7771ccab0]Джек Лондон[/b:a7771ccab0]

[b:a7771ccab0]Черты литературного развития
[/b:a7771ccab0]

Как выразился один американский очеркист, сейчас сумасшедший век, век, помешавшийся на минутах и секундах, век, «первым постигнувший, насколько длинна минута, сделавший мгновение небывало емким, век, который при помощи телефона, телеграфа и печатной машины сумел осознать значение времени и сделал весь мир голосом телеграмм». Кроме того, наш век — век занятой. Никогда мир не был в такой спешке, как сейчас, никогда его думы не были так широки и глубоки, его цели и занятия так многочисленны и разнообразны. Разумеется, что те, кто продает свои идеи миру, прежде всего должны выяснить, какое действие все это оказывает на литературу сегодняшнего дня, как отражает и как должна отражать литература и газета наш современный мир. Почему упростилась конструкция и сократилась длина предложений? Почему вместе со всем старьем остался позади трехтомный роман? Почему в таком спросе вездесущий рассказ? Какое отношение имеют ответы на все эти вопросы к структуре предложения? К созданию образа? К сравнениям? К композиции? Обрисовке характеров или изображению общественной сферы? Если торговец идеями не знает, как ответить на все эти вопросы, значит, пора ему сесть и подумать! Мир знает, что ему нужно, но не дает себе труда высказаться и сообщить об этом литератору. Миру нет дела до литератора; он свое все равно получит, не от тебя, так от другого, кто уже подумал и нашел ответ.
Сравнение роста индивидуума с ростом человечества, что бы об этом ни писали, пожалуй, не утрачивает своей убедительности и ценности. С детства до зрелых лет умственные способности индивидуума идут от простого к сложному. У ребенка мало мыслей, и они касаются малого. На первых порах в процессе логического рассуждения посылки должны быть нешироки и оговорены во всех подробностях, и при дедукции или индукции ни малейшей детали не должно быть опущено. Нельзя обойти ни одного примера, ни одной ступенью в доказательстве нельзя пренебречь. Но зрелый ум современного человека протестует против такой медлительной процедуры. Он делает скачки от причины к следствию или от следствия к причине и выводит заключения прямо на ходу. Студент отказывается слушать профессора, который читает лекцию так, будто втолковывает ее малым детям в детском саду. Его бесит стремление длинно объяснять все, даже совершенно очевидное. Это все равно, как если бы его усадили читать «Робинзона Крузо» в обработке для пятилетних или предложили считать по пальцам.
И то же самое с человечеством. У него было свое отрочество, теперь человек стал взрослым. Литература, которая доставляла наслаждение человечеству в период его молодости, еще доставляет наслаждение какому-нибудь юноше, но человечество в настоящее время переживает свой расцвет, и его литература должна отразить этот расцвет.
Согласно всеобщему закону развития, все мышление и все методы мышления должны быть концентрированными. Язык разговорный и письменный не избежал воздействия этого закона. Язык, как средство передачи мыслей, является прежде всего образным языком. Обычнейшие слова, использованные обычнейшим образом, теперь являются штампами, а некогда, в ту пору, когда человек занимался поисками более ясного выражения, они были яркими, свежими, живыми, сильными.

Образ является развитием сравнения, установлением тождества через сходство. Поскольку выражение человеческой мысли на ранней стадии было образным, постольку и совокупность мыслей облекалась в сложную и прекрасную форму. Что такое аллегория, как не развернутый образ? А ведь прежде всего именно к аллегории прибегают народы на ранней стадии развития. К ней обращается тот, кто если вообще мыслит, то мыслит, как ребенок. Но человечество в нынешнее время уже не нуждается в этом детском средстве. Последним из великих поэтов, прибегавших к нему, был Спенсер ( ок. 1552 — 1599) — английский поэт).

«Путь паломника» Бэньяна — это единственная великая аллегория, которая жива и по сей день. Своим успехом сразу же после выхода в свет и впоследствии она обязана неграмотным массам, потому что массы были неграмотными, а книга несложной; она ставила жизненные вопросы и была написана хотя и примитивно, но сильно.

Как отметил профессор Шерман, польза сравнения состоит в том, что она дает материальной правде духовную оправу, заставляет читателя не только думать, но и чувствовать. Так же воздействует и аллегория, но более развернутым и многословным способом. Однако язык стремится к краткости. Следовательно, аллегория, а с ней иносказания и мифы обречены на вымирание. Изучение национальной литературы показывает неумолимое вытеснение их метафорой: метафорическим предложением, метафорическим фразеологическим оборотом, метафорой — сложным словом, наконец метафорой-словом. Развернутый образ был сведен к простому, аллегорическое сравнение — к сравнению, выраженному одним словом.

Уровень умственного развития настолько поднялся, и настолько продвинулась вперед речь человека, что он должен думать и будет думать самостоятельно. Он больше не хочет, чтобы одна и та же мысль вколачивалась в него снова и снова. Плеоназм  ((от греч. pleonasmos — излишество) — сочетание слов или выражений с одинаковым значением и поэтому логически излишних)вызывает у него отвращение.


Томсон написал: «понуждаемый сильной потребностью». Здесь «понуждаемый» и «сильной потребностью» — тавтология, однако Поуп исправил это выражение следующим образом: «понуждаемый свыше повелением сильной потребности». Неужели вы думаете, что современное человечество вынесло бы подобный вздор! Но при конденсировании аллегории до сравнения, выраженного одним словом, ни материальное, ни духовное не должно приноситься в жертву. Великие художники и не приносили этих жертв. Вряд ли мы найдем лучший тому пример, чем следующие строки:
[i:a7771ccab0]
Барка, в которую села она, как сияющий трон, На воде пламенела[/i:a7771ccab0].

Здесь и образ и факт, духовное и материальное — все выражено одним словом. Употребить в описании плывущей барки двадцать строк ямбического пентаметра для уподобления блестящего золота огню, пламени, солнцу и т. д. — невелика заслуга для поэта. Пойди он на это, получилось бы в высшей степени нехудожественно. Читатель не ребенок. Ему доставляет удовольствие создание целой картины из одного-единственного слова, и он вырастает в собственных глазах, когда впечатление является результатом его собственных усилий. Именно этого он хочет.

«Чем больше простора стилист оставляет воображению, тем легче будет он читаться». Вот в согласии именно с этой истиной и сокращается предикация, а вместе с ней и длина предложения. С давних пор предложение стремится к краткости и передаче существенного. Человечеству нужно, чтобы его литература была не только концентрированной, сжатой, но и живой, острой, выразительной. Оно терпит мистера Джеймса (note 6 ) , но предпочитает мистера Киплинга. Грехи прошлого можно продемонстрировать следующим примером из Спенсера:

«Так что много было намечено различных разумных замыслов и мудрых способов преобразования этой области; но, говорят, это роковой зарок над землей, что ни одно начинание, хоть и задуманное во благо, не удастся и действия не возымеет, что проистекает либо от самого духа этой почвы, либо от влияния звезд, либо же это рука Всемогущего Бога еще не назначила срока для ее преобразования, или он оставляет ее в таком неспокойном состоянии до поры для некоего тайного бедствия, которое через нее должно прийти в Англию, это трудно знать, но тем более оснований опасаться».
Представьте себе кровожадный синий карандаш редактора XX века, прошедшийся по этому отрывку! И сопоставьте его с другим, принадлежащим перу Эмерсона.
«Друзья мои, в этих двух ошибках, думается мне, я нашел причины неверия и распада церкви. И какое более великое бедствие может обрушиться на нацию, чем потеря веры? Тогда все идет прахом. Гений оставляет храм, чтобы обитать в сенате или на базаре. Литература становится легкомысленной, наука холодной. Надежда на иной мир не озаряет взор юности, и век утрачивает честь. Общество живет пустяками, а когда люди умирают, мы не вспоминаем о них».
Хорошей иллюстрацией сокращения длины предложений служат следующие данные о числе слов, в среднем приходящихся на каждое из пятисот предложений:
Фабиан — 68,28 Спенсер — 49,79 Хукер — 41,70 Маколей — 22,45 Эмерсон — 20,58
Любой жанр современной литературы дает примеры такого стремления к краткости. Развитие рассказа сопровождалось распадом длинного романа. В прошлом столетии и в начале нынешнего однотомные романы были в ходу, но издатели предпочитали двух— и трехтомные, не возражали они и против четырехтомного; пяти-шеститомные романы тоже не были бог весть какой редкостью.

Роман сегодняшнего дня обычно насчитывает 40 — 70 тысяч слов. Согласился ли бы сегодня какой-нибудь издатель хотя бы прочесть такую гигантскую рукопись, как «Les Miserables» - «Отверженные», Гюго.

Эдгар По всегда утверждал, что рассказ должен быть таким, чтобы его можно было прочесть за один присест. «Королевский шакал», опубликованный недавно Ричардом Хардингом Дэвисом, содержит около 27 тысяч слов, а мистер Киплинг, кажется, уже установил для романа норму в 40 — 50 страниц.

Человечеству от наших произведений нужно главным образом, чтобы преходящее было выражено в непреходящей форме. Отсюда требование эпизодичности, и это требование мистер Киплинг удовлетворил. Он краток, прост, отрывист, свободен, в его произведениях нет ничего лишнего. Они состоят только из существенного и будоражат воображение. Это как раз то, что требуется теперь человечеству, ибо оно уже прошло стадию детства, оно способно думать само. Дайте ему голую суть, и оно домыслит остальное. Оно умеет думать быстрее, чем слово за слово читать то, что напечатано в книге, оно торопится.
Разделение труда, экономящая труд машинизация, быстрота передвижения, телефон и телеграф — несметное множество приспособлений изобретено человечеством для сбережения энергии и времени. Никогда за всю историю не нужно было ему так много сделать, не имело оно столько заданий одновременно. Поэтому всюду оно требует, чтобы возможно больший объем был втиснут в возможно меньшее пространство. И этому требованию должна отвечать литература.
Человечеству не нужны романы и рассказы, изобилующие излишествами. Они будут отложены непрочитанными. Человечеству нужна суть дела, и нужна сейчас, немедленно.



[i:a7771ccab0]Спенсер, Эдмунд (ок. 1552 — 1599) — английский поэт.
Бэньян, Джон (1628 — 1688) — английский писатель, автор дидактического и аллегорического романа «Путь паломника» и сатиры «Жизнь и смерть мистера Бэдмена».
Плеоназм (от греч. pleonasmos — излишество) — сочетание слов или выражений с одинаковым значением и поэтому логически излишних.
Томсон, Джемс (1700 — 1748) — английский поэт.
Поп, Александр (1688 — 1744) — английский поэт, представитель просветительского классицизма.
Джеймс, Генри (1843 — 1916) — американский писатель, не популярный в широкой публике, так как его произведения были лишены фабульной занимательности, а утонченный анализ человеческой психики, художественная техника и изобретательные приемы оставляли равнодушными его современников.
[/i:a7771ccab0]

Вне форума

#2 2011-07-09 22:04:10

Фокс Рауди
Форменный маньяк ;-)
Место: Калининград
Регистрация: 2007-11-23
Кол-во сообщений: 6,126

Re: Лондон. Как писать рассказы

Отсканил в "ИЛ", чтобы не разбухал раздел, решил скопировать сюда, может кому пригодится. На тему "Как написать рассказ":


БЕЛ   КАУФМАН
Искусство рассказчика, вызывающее смех, слезы, раздумье

Перевод с английского Ф. ЛУРЬЕ


    «Давным-давно...»      И    ты   на крючке   с самого детства. Такое вступление действует неот¬разимо.  «Удивительный случай приклю¬чился   со   мной...»    «Послушай-ка   эту историю...»   «Я   когда-нибудь  рассказы¬вала вам?..» И у слушателей — ушки на макушке,  стулья   пододвигаются побли¬же, глаза   устремляются   на рассказчи¬ка — с надеждой, с ожиданием. «Заставь меня  смеяться!» — словно  говорят  они; «Заставь   меня   думать!»   (это   потруд¬нее);    «Заставь     меня    почувствовать!» (это самое трудное). Если   все это вам удается,    вы — хороший   рассказчик   и вам незачем читать   эти   строки, разве только    чтобы лишний раз    убедиться, вроде  моего  знакомого  мальчика,  кото¬рый любит спрашивать свою  маму:  «Я голодный?»,  «Мне холодно?»
Будь то шутка, исторический анекдот, прочитанный рассказ, случай, приклю¬чившийся с кем-то, а еще лучше с вами лично,— слушатели ждут, готовы при¬нять на веру, жаждут узнать: что же было дальше? Чем все кончилось?
В небольшой компании, где идет бесе¬да об удивительных приключениях и примерах вмешательства высших сил, некто рассказывает о страшном случае, произошедшем с ним: в разгар зимы он
вместе с семьей ехал по лесу, а за ними по пятам с воем гнались волки. Сани мчатся по замерзшей реке, волки совсем рядом. Как вдруг лед трескается, сани тонут, и волки набрасываются на людей. «И как же, по-вашему, помог нам гос¬подь?» — спрашивает рассказчик. «Как?» — с изумлением повторяют слу¬шатели, вытаращив глаза. «Слава все¬вышнему, вся эта история от начала до конца — чистейшее вранье».
Автор этого рассказа, еврейский пи¬сатель-юморист Шолом Алейхем, разря¬жает напряжение оригинально: мысль делает скачок; юмористический эффект достигается своего рода перевернутой логикой, внезапным поворотом, неожи¬данностью.

Во время моего недавнего визита в Москву дежурная по этажу в гостинице вручила мне телеграмму.
«Телеграмма из Америки,— сказала она,— я ношу ее в кармане вот уже три
дня».
«Три дня!— воскликнула я.—Почему же вы не отдали ее мне сразу же?».
«Вы так хорошо проводите время,— сказала она,— не хотелось вас расстраи¬вать: вдруг в телеграмме что-нибудь неприятное».
«В таком случае, почему же вы отдае¬те ее сейчас?>
«Ну как же, а вдруг там что-нибудь важное!» — последовал ответ.
Пишу и вижу, как много теряет эта история на бумаге. Голос, интонация, жест, многозначительно поднятые бро¬ви, механическая пауза перед кульмина¬ционной фразой — все разнообразие присущих устному рассказу оттенков на бумаге исчезает.
Есть один старый анекдот об анекдо¬тах. Несколько человек, которым приш¬лось долгое время жить вместе, изобре¬ли сокращенный способ рассказывать анекдоты: они их пронумеровали.
«Сорок семь!» — выкрикивал кто-ни¬будь под одобрительное хихиканье слу¬шателей. «Восемьдесят три!» — провоз¬глашал другой под взрыв хохота.
Один новичок решил принять уча¬стие в этой забаве. Он заглянул в спи¬сок и сказал: «Пятьдесят два!» Но никто даже не улыбнулся. «Что ж вы не смее¬тесь? — озадаченно спросил новичок.— Ведь я сделал то же, что и другие».
«Понимаешь,— последовал ответ,— одни умеют рассказывать анекдоты, а другие — нет, в этом все дело».
Так оно и есть.
Тот, кто умеет рассказывать, словно магнит притягивает к себе не только слушателей, но и обстоятельства. Стоит ему пойти в магазин на углу, и он воз¬вращается оттуда с уморительной исто¬рией; достаточно сесть в автобус — и у
него на глазах немедленно разыгры¬вается трогательная сцена. А другой только удивится: «Почему это со мной никогда ничего такого не случается?» Или пожмет плечами и скажет: «Ни од¬ного анекдота не могу запомнить»,— считая это достоинством, весьма сомни¬тельным. Зелен виноград. Дело не в спо¬собности запомнить анекдот или сесть в нужный автобус, а в умении смотреть на жизнь сквозь особую призму и пере¬давать увиденное живо, с юмором, а по¬рой и так, чтобы запомнилось.
Рассказ запоминается не только бла¬годаря содержанию или умелой переда¬че, но и благодаря скрытой в нем глу¬бинной правде: меткому проникновению в суть характера, неожиданному раскры¬тию состояния человека. Хороший рас¬сказ — не, что иное, как сумма его составных частей; в нем содержится гораздо больше, чем воспринимает ухо. Может быть, в нем скрыта некая мо. раль или личная философия вроде той, что исповедует одна моя знакомая. Ей 72 года, но она продолжает купаться зимой неподалеку от Кони-Айленда. «И вы не боитесь?» — как-то спросила я. «А чего мне бояться?— ответила она.— Лучше отправиться на тот свет, с удо¬вольствием занимаясь плаваньем, чем умереть за ненавистным мне мытьем посуды!»
Что такое хороший рассказ? Это исто¬рия, рассказанная хорошим рассказчи¬ком, способным превратить случай в приключение, взглянуть на обыкновен¬ное свежо, непосредственно, а порой и непочтительно — глазами ребенка или поэта.
Многие, например, пользуются за границей знаменитым разговорником Берлица, но лишь человек с острым чув¬ством юмора обнаружит в нем «спрессо¬ванный» роман. Если «развернуть» его и быстро прочитать все подряд без пауз, то перед нами пройдет гамма человече¬ских чувств: «Как вы поживаете?— У меня пропал багаж.— Я ищу свой отель.— Где же он находится?— Я по¬терял свою жену.— Это слишком доро¬го.— Полиция, на помощь!— Ваша дочь замечательно поет.— Давайте поженим¬ся?»
Предмет изображения — жизнь, бес¬порядочная и полная случайностей. Словно фотограф, чей объектив, чтобы передать идею, выхватывает из пейза¬жа лишь одно дерево и скалу, рассказ¬чик замыкает хаос в рамку, отбирает несколько выразительных деталей, рас¬полагает их так, чтобы заинтересовать слушателя, и быстро устремляется к развязке. Заключительную фразу он обязан знать прежде, чем произнесет первую, и движение к концовке должно быть неотвратимым и размеренным. Все лишние детали, даже самые привлека¬тельные и выразительные,— долой! Все не относящееся к сути дела — долой! Перегруженный рассказ погибнет.

Избегайте многословия. Внимание слушателя рассеивается. Надо, чтобы он все понял сразу. У него ведь не будет . возможности выслушать рассказ снова или на досуге перечитать его. В устном рассказе важен ритм и стиль — меткое слово, удачная фраза, яркий штрих, спо¬собный оживить описание или раскрыть характер. Рассказ должен производить цельное впечатление: либо в нем дейст¬вительно есть «соль», либо цель его — вызвать спокойное одобрение.
Грустный комментарий к нашей жиз¬ни представляет собой рассказ одной моей знакомой. Однажды на улице ей навстречу бросилась стайка детей, на первый взгляд беспечных и веселых. Она хотела было приветливо улыбнуть¬ся им, но они выхватили у нее сумочку и кинулись врассыпную. На мгновение женщина опешила. «Но это же дети,— подумала она,— это, наверно, игра... Они пошутили!» Увы! Это была не шутка.
Неожиданность и несовместимость — обычные элементы юмора — подчерки¬вают горькую иронию этого происшест¬вия. Комментарии излишни.
Хороший рассказ отвечает обстанов¬ке и аудитории. Нужно, чтобы он воз¬никал сам собой, экспромтом или по крайней мере казался таким. Рассказу необходимо изящество — юмор без зло¬бы, чувство без сентиментальности. Он должен вызывать у слушателей отклик. Пусть рассказ о сафари в джунглях зах¬ватывает, зато история о грубом такси¬сте сближает незнакомых доселе людей.
е     Пикантные  детали,   нелепые   ситуации, л     воспоминания детства,  мелкие неудачи, г     ирония  судьбы — все     это  немедленно а     заставляет    слушателя      сопереживать, 1     причем  ничуть не меньше,   чем  борьба 5     каждого  из  нас  против   несправедливо¬сти, бюрократизма или бездушной меха-j     низации   нашей   жизни. >         Одно такое сражение я выиграла пос¬ле  многих  месяцев  бесплодной  перепи¬ски с большим универсальным   магази¬ном. Игнорируя мои письменные объяс¬нения,   фирма   продолжала   присылать [     мне счета за покупки, которых я никог-[     да там не делала. Время шло, и требо¬вания об оплате становились все более настойчивыми, а тон их все более угро¬жающим. В конце концов я  взяла кон¬верт, написала на нем: «Внимание: жи¬вому человеку, а не компьютеру» и ад¬ресовала свое послание любому живому человеку, в чьи руки оно попадет. Через несколько   дней   раздался   телефонный звонок.  «Мисс   Кауфман,— послышался в  трубке   смущенный   голос,— говорит живой человек».
Всякий раз, когда речь заходит о на¬шем механизированном обществе, я рассказываю эту историю. Когда повто¬ряешь рассказ одним и тем же слуша¬телям, сила его воздействия ослабевает. Но любимую историю можно рассказы¬вать и в разных аудиториях, отшлифо¬вывая ее до совершенства.
Задачи могут быть разные — развле¬кать, разрядить атмосферу к месту рас¬сказанным анекдотом или забавной исто¬рией развеять огорчение (нельзя и сме-тьея и сердиться одновременно) —> юмор, пожалуй, самое ценное в искус¬стве устного рассказа. Не пошлая остро¬та, не избитый анекдот, а подлинный юмор, то есть чувство соразмерности, умение зорко подметить нелепое, разо¬блачить напыщенность и прежде все¬го — способность посмеяться над самим собой.
Однажды утром в чужом городе, где мне нужно было выступить перед сту¬дентами, я проснулась слишком позд¬но; позавтракать в ресторане отеля было уже нельзя; в кафе вестибюля мне уда¬лось достать лишь чашку кофе. Рядом се мной сидел еще один опоздавший — приезжий англичанин; он уныло при¬хлебывал кофе; мы обменялись несколь¬кими сочувственными репликами и ра¬зошлись в разные стороны. В тот же вечер англичанин появился в перепол¬ненном ресторане, где меня принимали университетские знаменитости. Проходя мимо нашего столика, он подмигнул мне и сказал: «Давайте завтра утром вста¬нем чуть раньше. Договорились?»
Поставить себя в двусмысленное по¬ложение — значит дать слушателям воз¬можность ощутить свое превосходство и отнестись к рассказчику доброжела¬тельно, особенно в тех случаях, когда причиной провала бывает спесь.
Щеголяя своим французским языком, я беседовала однажды в Париже с мо¬лодым скульптором у него в студии. «Вы такой талантливый!— воскликнула я на своем изысканнейшем французском.— Не пора ли вам выставиться?> У скульп¬тора хватило такта с улыбкой объяснить мне разницу между французскими вы¬ражениями «выставиться» («выставить себя») и «экспонировать» («выставить свои скульптуры»).
Подобные ляпсусы и недоразуме¬ния — богатейший источник рассказов о заграничных путешествиях. Детст¬во — это тоже чужеземная страна: го¬воря на одном и том же языке, родители, и дети нередко совершенно не1 понимают ДРУГ друга.
Когда моей дочери исполнилось три года, я решила, что пора уже отучить ее от ежевечернего ритуала: перед сном девочка непременно накрывалась ста¬рым-престарым розовым одеяльцем, складывала его так, чтобы угол непре¬менно касался ее носа, и при этом боль¬шой палец засовывала в рот. Надеясь пристыдить и отучить ее от этой при¬вычки, я взяла одеяльце, сложила его так же, как она; поднесла угол к носу, засунула большой палец в рот и спро¬сила: «Посмотри, ведь смешно, прав¬да?» Девочка серьезно посмотрела на меня и сказала: «Ты все делаешь не так».
Нередко именно тогда, когда мы со¬вершенно уверены, что нашли с детьми общий язык, мы глубоко заблуждаемся.
Когда маленький сын задал мне неиз¬бежный и давно ожидаемый вопрос «От¬куда берутся дети?», он не застал меня врасплох. Четко и ясно я объяснила ему суть процесса и даже начертила под¬робную схему. Сын внимательно выслу¬шал меня; он был восхищен мудростью природы. Особенно поразило этого логи¬чески мыслящего ребенка, как точно все предусмотрено природой. Ему не терпе¬лось поделиться своими знаниями, и он спросил: «А папа об этом знает?»
С удивлением и признательностью мы смеемся над неожиданным, над нелепо¬стями, смеемся над доведенной до аб¬сурда истиной; порой смеемся, чтобы скрыть слезы. В настоящем юморе почти всегда есть привкус печали; подлин¬ный юмор — серьезен.
«Смейтесь при любых обстоятельст¬вах,— говорил Шолом Алейхем.—Смей¬тесь, даже если шутка не доходит до вас, смейтесь авансом. Шутку можно по¬нять позже, ну, а если и вовсе не пой¬мете, хотя бы посмеетесь всласть». Он очень любил смех и был превосходным мимом и рассказчиком. Когда мы, его внуки, были маленькими, он сочинял смешные истории, чтобы позабавить нас. В завещании Шолома Алейхема сказано, чтобы в память о нем родные и друзья собирались в годовщину его смерти и читали вслух его юмористиче¬ские рассказы. Это стало священной традицией в нашей семье. Ежегодно в день смерти Шолома Алейхема мы чи¬таем вслух его лучшие юмористические рассказы, смеемся, пьем чай и расхо¬димся по домам.
Будь то незнакомая аудитория, обед с другом или гостиная, полная знако¬мых, слушатели — ваш безмолвный (бу¬дем надеяться) партнер, барометр ва¬шего успеха. Ловят ли они каждое ва¬ше слово, или на их лицах застыла веж¬ливая скучающая улыбка? У них туск¬неют глаза от ваших слов, вянут уши? Отклик слушателей зависит во многом от их ожиданий. Если вы начинаете рас¬сказ с извинений: «Честно говоря, я не так уж силен в этом... Боюсь наскучить вам...»— слушатели примут ваши слова за чистую монету. И наоборот, создайте себе репутацию острослова, и не успеете вы рта раскрыть, как люди уже станут
смеяться, повинуясь своеобразному ус¬ловному рефлексу. Но не вздумайте предвосхищать их ожиданий: «Это умо¬рительно! Вы только послушайте!» Ра¬зочарование неизбежно. Не следует так¬же предрекать: «С этим человеком не соскучитесь», ибо человек, которого вы представляете таким образом, может по¬думать, что его пригласили только для того, чтобы он своими рассказами «за¬платил» за угощение. При такой реко¬мендации человек может даже попы¬таться стать «душой общества»— пе¬чальная миссия, которая легко оборачи¬вается шутовством.
Если вы внимательны к слушателям, вы не будете обижать их, не станете хулить их религиозных убеждений, на¬рушать установленные правила поведе¬ния или оскорблять чье-либо достоин¬ство... Вы не позволите себе весьма рас¬пространенной бестактности — не попы¬таетесь единолично завладеть разгово¬ром, не станете обращаться лишь к од¬ному из присутствующих, не замечая всех остальных. Свою аудиторию надо знать. В Одном из рассказов Чехова — я привожу его в весьма вольном изло¬жении — герой подтрунивает над свои¬ми слушателями.
Человек рассказывает молодым эк¬зальтированным дамам о любовном приключении. Очутившись однажды ночью в незнакомом городе, в незнако¬мой комнате, он собирается лечь в по¬стель, как вдруг в комнате неожиданно появляется прекрасная молодая женщи¬на. Она страстно обнимает его в темноте и шепчет слова любви... Они прово¬дят восхитительную ночь. «Кто же бы¬ла эта незнакомка?»— восклицают мо¬лодые дамы, сгорая от нетерпения. «Моя жена, разумеется,—• отвечает рассказ¬чик.— Разве я не сказал, что мы путе¬шествовали вместе?» Слушательницы очень разочарованы. И пока рассказчик не убедил их, что это была не жена, а незнакомая дама, интерес к рассказу не возобновился.
К месту рассказанная история зача¬стую оказывается аргументом, подтверж¬дающим чью-либо точку зрения более убедительно, чем пространная полемика.
Однажды на собрании писателей горя¬чо обсуждался вопрос о цензуре детской литературы. Когда меня попросили из¬ложить свою точку зрения, я встала и рассказала эпизод из своего детства.
«Однажды,— сказала я,— когда мне было лет девять или десять, к нам загля¬нула мамина подруга и пришла в ужас, обнаружив, что я читаю «Яму» Купри¬на — роман о проституции с ярким опи¬санием венерической болезни и сыпи, ко¬торая выступает на теле больного. «И ты разрешаешь маленькой Беллочке чи¬тать такие книги!»—воскликнула гостья. На что мама дала, на мой взгляд, впол¬не разумный ответ: «Если она понимает, о чем идет речь,— ничего страшного, а если не понимает — это ей не повре¬дит». Мама и не подозревала, что книга Куприна явилась необыкновенно реа¬листическим описанием кори, какого мне
еще никогда не приходилось встречать, тем она меня и привлекла».
Я не стала обижать свою интелли¬гентную аудиторию рассуждениями о том, что «дети вооружены собственной невинностью и потому их книги цензу-рировать не следует», не сделала ника¬кого вступления и ничего не объясни¬ла в конце («Главное для меня была сыпь. Понятно?»), не увязла в расплыв¬чатых, полузабытых деталях: «Я читала одну книгу... Позвольте, как бишь ее? Что-то такое, чего мне читать не пола¬галось. Название, кажется, начиналось то ли с «Я», то ли с «As». Погодите, сей¬час вспомню. В то время мне было де¬вять, нет, скорее десять лет. Нет, де¬вять. Десять мне быть не могло — мы ведь только что переехали в Одессу, где отец... О чем мы говорили? На чем я ос¬тановилась?..»
Убить рассказ дело нехитрое. Так на каждом шагу и получается. У некото¬рых прямо талант упускать «соль», по¬терять нить повествования, забывать о важных деталях и о кульминации. Это не рассказчики, а мастера растекаться мыслью по древу, иными словами — за¬нуды.
Существуют, конечно, разные степени и уровни занудства. У умеренного зану¬ды слушатели подавлены, но не обрече¬ны; неумеренный же зануда выступает под разными личинами. Надоедливый зануда хватает слушателя за лацкан пид¬жака, чтобы тот не сбежал, тычет емупальцем в живот, подчеркивая «соль», замирает,  когда говорят  другие,  чтобы     с при первом удобном случае перехватить     ; инициативу.   Зануда-Соавтор    не может удержаться от участия в чужом расска¬зе, он поправляет    рассказчика, вносит свои изменения, добавления, подсовыва¬ет   «изюминку».   Зануда-Примадонна — им может быть мужчина и женщина — этого надо умолять, чтобы он согласил¬ся раскрыть рот.  Зануда-Сплетник,  За¬нуда-Педант... Длинный и знакомый пе¬речень... Но Зануда из Зануд — это За¬нуда-Балагур.   Он   беспрестанно   сыплет остротами,  шутками,  прибаутками,  бес¬смысленными,   неуместными,     затаскан¬ными...   Иногда    среди  них  попадается кое-что забавное, но чаще всего они во¬все не смешны, хотя слушателям прихо¬дится   смеяться — от   неловкости   и   из великодушия, а то и в силу стадного ин¬стинкта...
Не каждому человеку от природы да¬на живость натуры, актерский талант, остроумие, искусство подражания. И ес¬ли унылый, апатичный человек не ста¬нет блестящим рассказчиком, он может, по крайней мере, научиться не быть за¬нудой.
Искусство рассказа можно совершен¬ствовать.  Прежде всего интерес к лю¬дям,  ибо люди —• это главное. Лица в метро,  уличная  сценка,     обрывки  под¬слушанного разговора... Если вы умеете видеть,   слышать   и  наделены  хоть  чуточкой доброты и малой толикой вообра¬жения — вы вполне сможете стать рас¬сказчиком.
Подобно герою пьесы Мольера, кото¬рый с удивлением обнаружил, что всю жизнь говорит прозой, вы, быть может, и не подозреваете, что, рассказывая ка¬кую-нибудь историю, делаете это с боль¬шим  мастерством.   Но  одного  мастерст¬ва недостаточно.  На поверку    выходит, что   хороший   рассказ   завораживает,   а рецепта    волшебства пока нет.    Но он почти в ваших руках, если вы знаете, как начать и когда кончить.
Завершив рассказ, не вздумайте объ¬яснять или исправлять    его. Последняя •     фраза  сказана,  а  потому  не  топчитесь у дверей, не возвращайтесь за  калошами. Дойдя до конца, остановитесь и поставьте точку.
Что я и делаю.

Вне форума

#3 2011-07-21 12:57:02

Фокс Рауди
Форменный маньяк ;-)
Место: Калининград
Регистрация: 2007-11-23
Кол-во сообщений: 6,126

Re: Лондон. Как писать рассказы

[b:9d931346bc]" Интервью Хэмингуэя для журнала The Paris Review.  Автор: Моррисон[/b:9d931346bc]

[i:9d931346bc]- Могли бы вы рассказать нам что-нибудь о творческом процессе? Когда вы работаете? Вы придерживаетесь строго распорядка дня? [/i:9d931346bc]

- Когда я работаю над книгой или рассказом, я начинаю писать на рассвете, так рано, как только могу. В это время меня никто не отвлекает, довольно свежо или даже холодно, а мне бывает жарко, когда я пишу. Я перечитываю написанное накануне и, как всегда, останавливаюсь, когда уже знаю, что будет дальше. Потом я начинаю с этого места. Я обычно пишу до того момента, когда у меня еще есть силы, но я уже знаю, что произойдет потом. Я останавливаюсь и терплю до следующего утра, и тогда уже снова принимаюсь за работу. Скажем, я начинаю в шесть утра и могу работать до полудня или же заканчиваю чуть раньше. Когда автор прекращает писать, он чувствует такую опустошенность (и в то же время такую наполненность), словно занимался любовью с дорогим человеком. Ничто не может нанести ему вред, ничего плохого не может с ним произойти, ничто уже не имеет для него значения до следующего дня, когда он вернется к работе. Самое трудное – это дождаться следующего дня.

[i:9d931346bc] 
- Когда вы перечитываете написанное накануне, вы что-нибудь исправляете? Или же вы вносите правку потом, когда текст полностью завершен? [/i:9d931346bc]

- Я исправляю каждый день то, что написал накануне. Когда произведение закончено, я, естественно, снова все перечитываю. И еще есть возможность вносить изменения, когда текст перепечатывают на машинке. Если он перепечатан, то это уже чистовик. Последний шанс что-либо исправить – это черновик. Я благодарен, что есть столько возможностей.
 
[i:9d931346bc]- Вам приходится много исправлять? [/i:9d931346bc]

- Это зависит от обстоятельств. Я переписывал финал романа «Прощай, оружие!» тридцать девять раз, прежде чем остался доволен.
 
[i:9d931346bc]- Мысль стать писателем вам пришла в голову при каких-то особенных обстоятельствах? [/i:9d931346bc]

- Нет. Я всегда хотел быть писателем.
[i:9d931346bc] 
- Какое интеллектуальное упражнение вы могли бы порекомендовать начинающему писателю? [/i:9d931346bc]

- Допустим, первое, что ему следует сделать – это пойти и повесится, потому что он понял, что писать хорошо невозможно. Затем, он должен безжалостно перерезать веревку и заставить себя писать так хорошо, как только в его силах, всю оставшуюся жизнь. По крайней мере, для начала у него будет история о виселице.
 
[i:9d931346bc]- Вы рекомендовали молодым писателям поработать в газете? Насколько полезным для вас был опыт работы газете Kansas City Star? [/i:9d931346bc]

- В Kansas City Star нас заставляли учиться писать простыми, повествовательными предложениями. Это полезно всем. Работа в газете не нанесет никакого вреда молодому писателю и даже поможет ему, если он вовремя уйдет. Это самое неубедительное клише, которое есть, и я извиняюсь за то, что использовал его. Но когда вы задаете кому-то старый, избитый вопрос, то вы получаете старый и избитый ответ.   
 
[i:9d931346bc]- Кого бы вы назвали среди ваших литературных предшественников, у кого вы больше всего почерпнули? [/i:9d931346bc]

- Марк Твен, Флобер, Стендаль, Бах, Тургенев, Толстой, Достоевский, Чехов, Эндрю Марвелл, Джон Донн, Мопассан, лучшее из Киплинга, Торо, Фредерик Морриет, Шекспир, Моцарт, Кеведо, Данте, Вергилий, Тинторетто, Босх, Брейгель, Патинье, Гойя, Джотто, Сезанн, Ван Гог, Гоген, Сан Хуан де ла Круус, Гонгора… чтобы перечислить всех, мне потребуется целый день, и тогда покажется, будто я хвастаюсь эрудицией, которой на самом деле не обладаю, вместо того, чтобы вспомнить людей, повлиявших на мою жизнь и мое творчество. Это не дурацкий вопрос. Это умный вопрос, и к тому же очень серьезный, поскольку требует обращения к своей совести. Я включил в список некоторых художников, потому что у них я учился не меньше, чем у писателей. Вы, наверное, спросите, как это возможно. Объяснения заняли бы еще целый день. Хотя, с другой стороны, мне представляется очевидным, что писатель учится у композиторов гармонии и контрапункту…
 
[i:9d931346bc]- Кто-то сказал, что писатель во всем творчестве  интерпретирует лишь одну или две идеи. Как вы считаете, вы работаете с одной или с двумя идеями? [/i:9d931346bc]


- Кто это сказал? Звучит слишком глупо. Наверняка у того, кто это сказал, была лишь одна идея или две.
 
[i:9d931346bc]- Ладно, возможно, будет лучше поставить вопрос по-другому. В одном из подобных интервью Грэм Грин утверждал, что одна всепоглощающая страсть способна объединить целый ряд романов, претворив их в систему. Мне кажется, что вы сами говорили, что большая литература берет начало из чувства несправедливости. Вы считаете необходимым, чтобы романист находился под влиянием необоримого чувства? [/i:9d931346bc]

- У господина Грина развита способность высказывать суждения, я этим даром не обладаю. Мне представляется невозможным делать обобщения по поводу целого ряда романов, или же о дыме после выстрелов, или же о стае гусей. Тем не менее я попытаюсь. Для писателя, лишенного чувства справедливого и несправедливого, было бы лучше выпускать ежегодник в школе одаренных детей, нежели писать романы. Такое обобщение. Вам ясно? Не так сложно делать обобщения, когда все очевидно. Вот что действительно должно быть у хорошего писателя, так это особый дар, своего рода детектор дерьма, которым он все проверяет. Это истинный радар писателя, и все великие писатели им обладали.
 
[i:9d931346bc]- И под конец, основной вопрос: в чем вы, как автор художественных произведений, видите задачи своего искусства? В отражении событий или их причин? [/i:9d931346bc]

- А почему вас это удивляет? Из всего того, что произошло и происходит, из всего, что известно и никогда не будет познано, писатель создает не отражение, а некую новую реальность, более подлинную, чем настоящий момент и окружающая действительность. Он придает ей жизнь, и если он делает это достаточно неплохо, то и бессмертие. Ради этого я и пишу, ни ради чего иного, насколько я понимаю. Но, наверное, есть и причины, о которых никто не знает.

Вне форума

#4 2011-07-21 13:08:42

Фокс Рауди
Форменный маньяк ;-)
Место: Калининград
Регистрация: 2007-11-23
Кол-во сообщений: 6,126

Re: Лондон. Как писать рассказы

[b:cf80bbe779]1. Пишите короткими предложениями[/b:cf80bbe779]
Эрнест Хемингуэй известен своим скупым стилем изложения без использования витиеватых прилагательных. Подлежащее, сказуемое и может быть пара дополнений, наречий – это своего рода литературный минимализм. Прекрасным примером от самого Хемингуэя будет рассказ из шести слов, который он написал на спор: “Продаются: детские ботиночки, неношеные.” (Оригинал: “For sale: baby shoes, never used.”)

[b:cf80bbe779]«5 правил написания текстов от Эрнеста Хемингуэя»[/b:cf80bbe779]

http://www.shebta.com/blogging/5-tips-writing-well/

Вне форума

#5 2012-04-01 13:40:55

Фокс Рауди
Форменный маньяк ;-)
Место: Калининград
Регистрация: 2007-11-23
Кол-во сообщений: 6,126

Re: Лондон. Как писать рассказы

Пэлем Грэнвил Вудхауз.

                         Несколько слов о юморе


      Copyright P.G.Wodehouse. A Note on a Humour (1966)
      Copyright Перевод Н. Трауберг (2000)
     Origin: The Russian Wodehouse Society (wodehouse.ru)

     Внимательный читатель, конечно, заметил, что рассказы  мои, в сущности,
-  юмористические;  и теперь  самое  время предложить  ему  очерк о  юморе,
который просто обязан рано или поздно написать каждый член нашей гильдии.
     В XVI веке "юмор" определяли как "смущение в крови" и, хотя делали это,
скорей  всего, из вредности,  не  так  уж  ошибались. Правда,  я  бы  сказал
"смещение". Чтобы стать  юмористом,  надо видеть  мир  не в фокусе,  другими
словами  -  страдать  небольшим  косоглазием.  Тем   самым,  вы  относитесь
несерьезно к  очень важным  установлениям, а люди хотят в  них верить и тоже
смотрят на вас  искоса. Статистика говорит  нам, что 87,03%  косых  взглядов
обращены на юмористов. Солидный человек все  время боится, как бы мы чего не
выкинули,  словно  нянька, чей питомец проявляет склонность к  преступности.
Возникает та напряженная  неловкость, какая царила  в замке, когда  по  нему
бродили шуты. Полагалось  их  как-то использовать,  но  особой любви они  не
вызывали.
     - И что он порет? - шептал жене король или, скажем, граф. - А ты еще
его подначиваешь! Вот, утром, с этими воронами...
     - Я просто спросила, сколько ворон  уместится  в  жилете  бакалейщика.
Так, для разговора.
     - А что  вышло?  Звякая,  как ксилофон, он покрякал  -  ненавижу  эту
манеру! - и ответил: "С утра - добрая дюжина,  а  если  светит  Сириус  -
поменьше, роса вредна при цинге". Ну, что это такое?
     - Это юмор.
     - Кто тебе сказал?.
     - Шекспир.
     - Какой еще Шекспир?
     - Ладно, Джордж, успокойся.
     - В жизни не слышал ни про каких Шекспиров!
     - Хорошо, хорошо. Неважно.
     - В  общем, ты  ему скажи,  чтобы он  ко мне  не лез.  А если еще  раз
треснет этим поганым пузырем, я за себя не отвечаю.
     Юмористы чаше всего  -  люди мрачные. Причина в  том,  что они ощущают
себя  изгоями  или,  скажем  так,  экземой  на теле общества.  Интеллектуалы
презирают  их,  критики  -  кое-как  терпят,  ставя  вне  литературы.  Люди
серьезны, и на писателя, не принимающего их всерьез, смотрят с подозрением.
     - Вам все шуточки, а Рим-то горит! - укоризненно замечают они.
     Лучше бы жалеть юмористов, лелеять, они ведь очень  ранимы. Огорчить вы
их  можете  в одну секунду, спросив:  "Что  тут смешного?", а если  все-таки
засмеялись - сказав, что они  в  конце концов "просто юмористы". Слова  эти
бьют их наповал.  Засунув  руки в карманы, выпятив  губу,  они поддают ногой
камешки, сопоставляя свою участь с участью бродячей собаки.
     Вот почему в наше серое время трудно найти смешной рассказ, не говоря о
пьесах.  Драматурги  соревнуются  в  мрачности.  Поскольку  десять  пьес  из
двенадцати с треском проваливаются, можно  предположить,  что  они не правы.
Если бы, поступившись весом и важностью, они стали помягче и повеселей, всем
было  бы  лучше.  Нет, я не против кровосмешений и безумия, но всему - своя
мера. Смех тоже не повредит.
     В театре давно  уже  не смеются.  Там  слышишь только тихий,  свистящий
звук, который издают встающие дыбом волосы, да резкое кряканье, когда актеры
произнесут одно из  тех коротких слов,  какие прежде употребляли  в  кабаках
низшего пошиба. Вспомнить смешно, что, когда слово "черт" впервые прозвучало
на Нью-йоркской  сцене (если не ошибаюсь,  в пьесе Клайда  Фитча), поднялось
Бог знает что, вызвали полицию, а может - и войска.
     Конечно,  переход  будет медленным и нелегким. Поначалу, услышав  смех,
зрители решат, что  кому-то стало плохо,  и зашепчутся: "Врача,  врача!"  Но
понемногу привыкнут, и  мы  снова ощутим в зале  не  похоронную атмосферу, а
что-то более приятное.
     Самый  печальный  юмор в наши дни,  я  думаю, русский. Чего вы  хотите?
Когда живешь в  стране,  где  всю зиму надо тереть  снегом  посиневший  нос,
особенно не разрезвишься, даже при помощи водки.
     Хрущева, по-видимому,  считали  заправским  шутником  (тот,  кто так не
считал,  живя  при этом в Москве,  таил  свои чувства), но ограничивался  он
эйзенхауэровской шуткой о гольфе и русскими поговорками. Если  есть на свете
что-то безрадостней русской поговорки, прошу мне об этом сказать. "У нас, -
сообщал он  своим соратникам, - говорят:  курица переходит дорогу,  а умный
человек  боится  разбойников".  Тут  лицо  его   трескалось  поперек,  глаза
исчезали, как устрицы, когда их тушат, - и соратники догадывались, что если
на секунду запоздают со смехом,  следующая  их работа будет в Сибири.  Может
быть,  придет  время,  когда Россия обратится к историям о муже и жене или о
двух ирландцах на Бродвее, но я в этом не уверен.
     Перечитал и заметил,  что,  по забывчивости,  так  и не определил,  что
такое  юмор.  (Авторы  и  лекторы  вечно  спрашивают:  "Почему  мы смеемся?"
Хорошенький у них будет вид!) Итак, определить я забыл. Лучше  приведу слова
из книги д-ра Эдмунда Берглера "Чувство юмора".
     Вот, пожалуйста: "Смех - зашита против  зашиты.  Обеими  реакциями  мы
обязаны неосознанному эго. Жесткость суперэго снимается тем, что мы обращаем
кару в удовольствие. Суперэго упрекает эго и за такую подмену, а эго создает
новую защиту, образуя тем самым триаду, в которую входит смех".
     То есть как -  непонятно? Ну, знаете! Молодец, Эдмунд. Так и  держи, и
не дай тебе Бог засмеяться.

The Russian Wodehouse Society
http://wodehouse.ru/

Вне форума

#6 2012-04-01 17:03:17

Повелитель Павлинов
Модератор
Место: Восточная Сибирь
Регистрация: 2008-12-03
Кол-во сообщений: 9,596

Re: Лондон. Как писать рассказы

С удовольствием перечитал. Спасибо, Андрей smile Вудхауз утверждает, что русский юмор самый печальный. Кауфман статьёй выше делает акцент: "В настоящем юморе почти всегда есть привкус печали; подлинный юмор — серьезен". Так же она подчёркивает, что заставить читателя/слушателя смеяться проще простого, а заставить почувствовать - сложно. Видимо, у русских всё наоборот. Отчего-то на ум приходит смерть Паниковского из "Золотого телёнка".


Жизнь коротка - искусство вечно
lookerline_e0.gif

Вне форума

#7 2012-04-05 21:11:23

Фокс Рауди
Форменный маньяк ;-)
Место: Калининград
Регистрация: 2007-11-23
Кол-во сообщений: 6,126

Re: Лондон. Как писать рассказы

«— Ты не сердись. Я уверен, что ты будешь писателем.
— Без дураков?
— Точно.
— А что для этого нужно? Посоветуйте, что читать
— Черт!  Что читать? Вот этого я не знаю. По-моему, нужно просто жить на всю катушку.»

                              Василий Аксёнов «Звёздный билет»

Вне форума