Валерий Гаврилин.

"Перезвоны".

Хоровая симфония-действо

"Гаврилинские "перезвоны" — это и образ,
и явление, и целое понятие современной
русской художественной жизни..."
А. Золотов

   "Перезвоны" В. Гаврилина — произведение уникальное. Оно не знает аналогов — общительное, мелодичное, задушевное, как русская протяжная песня, как любимая композитором родная северная природа, "Перезвоны" обладают той же притягательностью, что и лучшие сочинения Свиридова, духовным наследником которого Гаврилин, безусловно, был.

Музыкальный символ судьбы России

   "Перезвоны" воспринимаются как музыкальный символ судьбы России в трагичном для нее XX веке. Они возвращают хор к его первоначальному назначению — быть инструментом духовного совершенствования человека.

   При первом же знакомстве произведение завораживает спокойно льющимся светом. Из простых и знакомых интонаций, песенной мелодии и сочного, образного слова соткана их поэтическая материя. Автор обращается к сокровенным тайникам души человеческой, к живущим там от рождения и до смерти Красоте и Добру, Гармонии и Справедливости — к вечным человеческим ценностям.

   Из пестрой мозаики картин и жанров складывается грандиозная фреска истории человека и народа, их общей судьбы, возникает "голос народной жизни во всем ее многообразии". Здесь и массовые народные сцены, и монолог героя, осмысляющего простые и вечные истины человеческого существования, а рядом колоритные, как бы выхваченные из самой жизни и запечатлевшие ее красоту поэтичные зарисовки посиделок и вечёрок, грустно-озорные частушки, завораживающая картина вечерней природы и таинственных ночных видений. Но всё это зыбко, ассоциативно... словно пришедшее из далёкого сна.

   "По прочтении Шукшина" — такой подзаголовок дал своему сочинению Валерий Гаврилин. "Все написанное им предельно искренне, бескомпромиссно, полно любви к человеку и к родной земле, — писал Гаврилин. — Так и выстраивается "действо": начало и конец — трудная Дорога. А в середине — свет. Он есть и будет в жизни всегда. И всегда будет любо выйти на простор, взглянуть, как велика и прекрасна русская земля. И как бы ни менялся мир, есть в нем Красота, Совесть, Надежда".

Звучащее Бытие

   Что же такое эти многозначные и переливчатые "Перезвоны", само название которых наполнено столь многими смысловыми обертонами и ассоциациями? Свою родословную они ведут от древней традиции колокольности в русской музыке. Многочисленные звоны колоколов, курантов, ходиков и колокольчиков "Птицы-Тройки" знают историю страны и "звонкие судьбы", помнят лишение языка, изгнание и кандалы... И привлекают они, прежде всего, своей емкой символикой, ибо это — звучащее Бытие, измеренное время, знак единения и общей судьбы. И все эти перезвоны то сливаются в один грандиозный символический звон, то вновь рассыпаются на миллионы подобий, хранящих память-отзвук этого общего звона.

   "Перезвоны" можно сравнить с древнерусской Книгой. Как древняя Книга они как бы "единым взором" охватывают Вечность и Время, историю Руси и житие отдельного человека. Обрамляющие номера — "Весело на душе" и "Дорога" — подобны потемневшему переплету или заставке, где множество причудливых картин, эмблем и виньеток. Здесь еще царствует хаос Мироздания. Отдельная человеческая жизнь еще не отделена от предшествующих и последующих, от многих других жизней. Однако уже положены ее пределы: Небо и Земля, Жизнь и Смерть, Добро и Зло, Ад и Рай. Между ними тянется Дорога: "...человечество вступает на Путь Жизни и идет по нему упрямо, с верой, с грехом, и каждого человека ожидает конец, но люди продолжают идти. Дорога эта вечная, тяжкая, но почему-то необходимая".

   Соединившись, мотивы хаоса и пути образуют пространство, где встречаются все и вся: радость и горе, веселье и грусть, слезы и смех, наивная надежда и рвущее сердце безысходное отчаяние — "слезы соленые, кони дареные, весело на душе...". Поэтому, наверное, крайние части так напоминают гигантский театральный занавес, где соседствуют две маски: маска комедии и маска трагедии. Так же различны, контрастны две половины действа, но главный сюжет его начнется, когда будет перевернута заставка, когда "раздвинется занавес", зазвучит и предстанет притча о смерти благородного разбойника.

Воспоминания на пороге смерти

   Начнется она с конца, на пороге смерти и закончится последним его часом, но в эти обращенные к памяти мгновения вместится все. Так было и у Шукшина, ведь возвращение памяти к детству, отчему дому у него довольно часто, слова "а я беспречь назад оглядываюсь" — один из лейтмотивов его творчества и жизни.

   Так же мог сказать о себе и лирический герой "Перезвонов" в этот краткий и великий час подведения итогов. Поэтому и становится этот последний час и житием, и молитвой, и исповедью. Вся жизнь пройдет перед человеком в это мгновенье. Она развернется перед судом его совести и будет представлена Всевышнему как единственный и неоспоримый довод в мольбе: "Зачем же тебе не простить меня?".

   Но судьба героя не просто жизнь и смерть где-нибудь в глухом тихом углу, а жизнь и смерть на Дороге, в самой ее круговерти. С этого и начинается сама притча: "Ой, да схороните меня, братцы разбойнички, да между трех дорог, в перекресточке". Отсюда и лежащая на всем печать многоликости, контрастности. В первой половине — начало, свет, утро, весна, детство, праздник, во второй — ночь, тьма, зима, старость, смерть...

Душа-Дудочка.

   Столь же контрастен и образ лирического героя — доброго заступничка и разбойника, странного шукшинского "чудика-дурачка" и крепкого мужика, грубого и нежного одновременно. Таковы и два его лика, два его голоса — тенор и бас (чтец), возвышенный и приземленный, детский и взрослый, певучий и говорящий — полетный голос мечты и тяжелого мудрого знания. Есть у них и "общий знаменатель", внутреннее бессловесное единство — их общая Душа. Это — "Дудочка", в тембре которой как бы сплелись символика любви и простой деревенской жалости. Ее негромкая песня-разговор, песня-плач печальна и проникновенна. Она как будто все время силится, но не может вырваться из своего бессловесного плена. Только в начале второй половины "Перезвонов" ("Скажи, скажи, голубчик") мы услышим слова ее песни. Это — слова матери, лейтмотив размышлений, воспоминаний человека. Несколько раз звучит "Дудочка", вспоминая-предвосхищая три вопроса: "Где ты живешь? Что ты поешь? Что не заснешь?" На три главных вопроса и пытается ответить человек на пороге смерти, предъявляя как единственную свою драгоценность и оправдание всю прожитую им жизнь.

   А основа ее — Родина, Душа и Совесть — главные источники Красоты, Правды и Добра, три главные нити, связывающие человека с его народом.

Лики Матери.

   Первым и главным олицетворением этой Красоты становится для человека его Мать. Она незримо сопровождает его через всю жизнь, через все его "перезвоны". Образ ее предельно обобщен и для каждого конкретен. Различны и едины лики Матери в "Перезвонах".

   Первый лик — мать в воспоминаниях сына, воплощение света и доброты, той реальной земной веры, что ведет и хранит человека в нелегком пути.

   Второй лик — реальная мать в беседе с сыном ("Скажи, скажи, голубчик"). Чистоте светлой и сердечности противопоставлен агрессивный образ "Страшенной бабы" с гигантским арсеналом всего страшенного — нечистой силы, "нечистым котище змеины глазища, вострющи когтища", "страшенным ножищем", кровищем и т. д.. Но здесь борьба добра и зла, словно во сне, постепенно переводится в сказочно-юмористический план детской игры...

   Третий лик матери — стихийная и могучая "Матка-река". От поколения к поколению несет она негасимый "свет жизни". Во всех этих ликах живет память сердца, память земли, память поколений — витает великий охранительный дух материнства. Вспомним и дудочку, которая рождена природой, сотворена человеком и звучит голосом матери. Теперь она — совестливая, добрая, поющая душа сына.

Хоровой театр

   Следует сказать и об особой театральности "Перезвонов". Она не столько внешняя (перестановки хора, необычное его расположение, пространственные эффекты, включение зала как "пространства соучастия" ...), сколько внутренняя. В ней отчетливо различимы: авторская интонация, голоса героя и враждебных ему сил, его воспоминания и размышления, отдельные проникающие в партитуру звуки-символы самой жизни...

   И эта проявляющаяся в самом звучании хора внутренняя театральность особенно отчетливо раскрывается именно в записи сочинения, где уже не видишь, но именно слышишь хоровой театр во всей его многогранности и глубине.

   "Останется немногое, — говорил Георгий Свиридов, — но музыка Гаврилина останется".

   "Это был русский Шуберт, — сказал Сергей Баневич. — С Гаврилиным умер последний романтик в музыке".

© Борис Тараканов